Datasets:

Lynxpda

/

original-veps-russian

like 0

— Малыш, я хочу еще послушать, как ты смеешься… Но он сказал: — Сегодня ночью исполнится год. Моя звезда станет как раз над тем местом, где я упал год назад…

— Poigaižem, minä völ tahtoižin kulištada, kut sinä nagrad… No hän sanui: — Tämbei öl täudub üks’ voz’.

Пообедали, обсудили, чем будем заниматься на отдыхе.

Longitim, pagižim siš, midä tegeškandem lebul.

Прошу поправить меня, если я ошибаюсь в падеже.

Pakičen koheta, ku minä petimoi kändos.

«Какая странная планета!

«Mitte tundmatoi planet nece om!

У нас был большой, литров на шесть, глиняный горшок.

Meil oli sur’, läz kudele litrale, savesine pada.

При осуществлении своих прав и свобод каждый человек должен подвергаться только таким ограничениям, какие установлены законом исключительно с целью обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других и удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния в демократическом обществе.

Kävutades ičeze oiktuzid i valdoid jogahižel mehel voiba olda vaiše mugomad röunatused, kudambad oma vahvištadud zakonan mödhe, miše tundustada i arvostada toižiden oiktuded i valdad, mugažo moralin, kundaližen järgendusen i üleižen hüvinvoindan demokratižes ühthižkundas.

Это было очень дружелюбное собрание, на котором говорили о важных делах.

Nece oli lujas sebraline suim, miččel pagištihe tärktoiš azjoiš.

— Где-то в ней скрываются родники… Я был поражен, вдруг я понял, что означает таинственный свет, исходящий от песков.

– Kus-se siš peitäsoiš purtked… Minä olin lujas čududelnus: äkkid minä el’genzin, mi znamoičeb se peitusekaz vauktuz’, mitte lähteb letkelpäi.

Приятного аппетита!К этому празднику мама нам, девочкам, всегда старалась шить новые платья, обязательно с карманами.

Hüväd litud!Necikš praznikaks mam kaiken napri ombelta meile, neičukaižile, uzid pla’tköid, velgusižešti kormanoidenke.

— Но ведь вы географ!

— No ved’ tö olet mantedomez’!

Тебе будет больно на меня смотреть.

Sinei linneb kibed kacta minuhu.

А значит, есть там хорошие семена хороших, полезных трав и вредные семена дурной, сорной травы.

A se znamoičeb, miše sigä om hüviden, tarbhaižiden heiniden semnid da mugažo pahoiden, rujoheiniden semnid.

— Милый мой, мне сейчас не до Лиса!

— Armaz, minei ei ole nügüd’ Reboihesai!

Дикий огонь в ответ: — А я их так наказываю, ведь они постоянно меня укрощают, пытаются потушить меня, забрать мою власть и не уважают меня.

A Meclämoi sanub: — A minä opendan heid muga, ved’ hö kaiken napriba tüništoitta, sambutada mindai, anastada minaipäi valdad, hö mindai ei arvostagoi.

— Значит, мои, потому что я первый до этого додумался.

— Se znamoičeb, ned oma minun, sikš miše minä ezmäižen el’genzin sidä.

- обратился он к ним.

– čududeldes küzui hän.

Всплакнула мать, провожая сына, но потом успокоилась.

Mam itkehti, oigetes poigad mecha, no sid’ tüništui.

На вечерней зорьке мы с женой решили пойти половить рыбки на удочку для наживки.

Ehtzor’al mö akanke pätim mända püdamaha kalad ongele harjoitišeks.

А между тем ничуть не похоже было, чтобы этот малыш заблудился, или до смерти устал и напуган, или умирает от голода и жажды.

No minai ei olend mugošt mel’t, miše nece prihaine om segoinu vai väzunu da pöl’gästunu surmhasai, vai koleb pigai näl’gha da vezinäl’gha.

— Я запрещаю тебе зевать.

– Minä kel’dän sindai haikostelemaspäi.

Нас усадили за стол, накрытый разными вепсскими национальными блюдами, но больше всего мне запомнились пироги (пирги) для зятя и очень удивила большая сковорода с омлетом.

Meid ištutadihe laudan taga, miččel oli erazvuiččid vepsläižid rahvahaližid sömižid, no enamba kaiked minei tuliba mel’he pirgad vävule, da völ lujas čududeli sur’ rehtil’ munaričanke.

Я много слышал о вас.

Minä lujas äjan kuleskelin teiden polhe.

Я не терплю непослушания.

Minä en tirpa kundlematomut.

В праздник это было, на Петров день.

Se oli praznikal, Pedrumpäiväl.

Небо начинало краснеть на западе, а с востока стремительно шла тьма.

Taivaz zavodi ruskištuda päivlaskmpoles, a päivnouzmpolespäi oli jo mänmas pimeduz’.

— Лис, с которым я подружился…

— Reboi, miččenke minä sebrastimoi…

В большой комнате на втором этаже «пятистенного» дома располагалась лежанка, т.е. небольшая, низкая печь с лежаком, на которой мог лежать один взрослый человек.

Sures honuses «vižseinäižen pertin» toižel žirul oli venundsija, se oli pen’, madalaine päč, i sil voi venuda üks’ täuz’kaznu ristit.

— Это что же, мухи?

— A mi nece om, vero?

Та, призадумавшись и покраснев ещё больше, призналась, что ей не понравилась темная вода и то, что стены были в саже.

Neižne, süvetes ičeze melihe da ruskištudes völ lujemba, sanui, miše hänele ei tulend mel’he muza vezi da se, miše seinäd oliba noges.

С моей стороны препятствий не будет.

Minun polespäi ei linne segoid.

Долго птичка пела, а Окша слушала, шевельнуться не могла – до того хороша песня была.

Hätken pajati linduine, a Okša kundli, eskai kobegata ei voind – severdaks čoma pajo oli.

Я хотел бы начать так: «Жил да был Маленький принц.

Minä tahtoižin zavot’t’a muga: «Eli-oli Penikaine princ.

— Добрый день… день… день…

— Hüväd päiväd… päiväd… päiväd… – änesti kajaduz.

Мне ужасно не хватает путешественников.

Minei ei täudu matknikoid lujas.

Пять да семь — двенадцать.

Viž da seičeme om kaks’toštkümne.

На что Иван, отвечал отцу: - Может лучше будет.

No Ivoi saneli tataleze: — Voib olda, linneb paremb.

А если такое всё же произойдёт, то надо прочитать молитву определённым образом.

A ku mugoine azj kaik-se ozaižihe, pidab lugeda loičend märitud tabal.

Ночи в апреле холодные, однако костер разводить нельзя, чтобы не напугать пугливого глухаря.

Öd sulakus oma kül’mäd, no pažagad ei sa tehta, miše ei pöl’gästoitta argad lindud.

В деревенские люди были вдалеке от политических баталий, не знали ни каких партий, а большинстве неграмотные, поэтому всячески отнекивались и не ставили галочек в бланках.

No külälaižed oliba lujas edahan politižes elospäi, ei tednugoi nimiččid partijoid da eskai ei mahtnugoi lugeda, i sikš hö kaikušti tahtoiba olda laptas änestandaspäi.

Да наливая в таз воду (а воду в баню носили вёдрами с речки, поэтому она была похожа на слабо заваренный чай), она снова подумала: «Вода какая-то тёмная, будто грязная».

Da valades vet tazha (a pidab sanuda, miše vet kül’betihe todihe vädril jogelpäi, sikš hän nahodi välläs unotadud čajhu), hän möst meleti: «Vezi om mitte-se muza, aniku redukaz».

Мефодий поделился с Максимом, что когда он поселился здесь, то лес стоял стеной и ему приходилось отвоёвывать поле.

Mefodii starinoiči Maksim-tatale, miše konz hän vaiše tuli elämähä tänna, mec seižui sid’ seinän, ka hänele pidi kuti anastada pöud mecalpäi.

К счастью для репутации астероида В‑612 турецкий султан велел своим подданным под страхом смерти носить европейское платье.

B-612 asteroidan reputacijan ozaks turkalaine sultan käski ičeze man mehid surman varun al pidäda päl vaiše evropalaižid sobid.

Но надежно спасает зайца белая шубка – замрет, затаится в снегу – и пройдет охотница мимо.

No jänišad kaiči sen vauged pövu – se kuti jähtub, peitäse lumehe, i mäneb reboi-mecadai siriči.

Считалось, что после этого ребенок быстро начинал ходить.

Usktihe, miše sen jäl’ghe laps’ käveleškandeb pigemba.

У меня начиналась паника.

Minai oli zavod’mas panik.

Позвольте представить вам X.

Laskkat ozatada teid X nimelpäi.

Но Маленький принц не ответил.

No Penikaine princ ei voind el’geta.

Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала.

Minä kundlin, kut se žalleičihe da kut bahvalihe, eskai konz hän ei pagižend, minä pidin korvad avoin.

А хвостик-то у неё вовсе не мышиный – на змеиный похож, весь в чешуе да с остриём на конце.

A sen händaine ei jo ole hiren händaine – se nahodib kün händaižehe, kaik om somuses da kärganke agjal.

Сено надо было взъерошить так, чтобы его лучше перебирало, сушило ветром.

Heinäd pidi šingotada muga, miše tullei paremba puhuiži siš läbi, kuivataiži sidä.

В какие игры он любит играть?

Miččihe vändoihe hän navedib väta?

Когда невесту одевали, они ели хлеб, запивали молоком и говорили «как без хлеба — без соли жить нельзя, так и рабу Божиему Ивану без рабы Божией Анны жить было нельзя».

Konz nevestad sobitadihe, södihe necidä leibäd, jodihe maidod da sanutihe: «Kut leibäta-solata ei voi eläda, muga Ivoile, Jumalan orjale, ei sa eläda An’oita, Jumalan orjnaižeta».

Мне стало совестно.

Minei tegihe huiged.

Приглашаем вас на собрание.

Kucum teid mijale adivoihe.

Может быть, потому, что он думает не только о себе».

Voib olda, sen täht, miše hän ei meleta vaiše ičesaze.

В миску с гороховой мукой постепенно засыпают и непрерывно сбивают мутовкой чистый снег.

Mal’l’ha hernehjauhonke hilläšti pudotadas da keskustamata pekstas härkmel puhtast lunt.

А до отёла корова должна отдохнуть.

A edel kandandad lehmäle pidi lebaitas.

«Будь у меня пятьдесят три минуты свободных, — подумал Маленький принц, — я бы просто-напросто пошел к роднику…»

«Ku minai oliži vižkümne koume joudajad minutad, – meleti Penikaine princ, – minä mänižin purtkennoks…» Oli männu nedal’ siš aigaspäi, kut minä putuin avarijaha lendimel.

Туда наливала молоко, добавляла соль, сахар, растительное масло, дрожжи, засыпала муку и месила опару мутовкой.

Sihe mam valoi maidod, ližazi solad, saharad, pühävoid, sepad, pudoti jauhod da sotki taignad härkmel.

Вечером, когда мама вернулась, пошли всей семьёй детей искать.

Ehtal, konz mam iče pördihe radolpäi, mändihe ecmähä lapsed kaikel kanzal.

Хрустящие пирги для зятя фигурируют не в одной семейной истории.

Ročkujad pirgad vävule ezineba ei ühten kanzan istorijas.

Ещё много снега, но тёплые тонкие лучи солнца проникают даже в самые укромные уголки леса.

Oli völ äi lunt, no lämäd, völ hoikaižed päiväižen sädeged ličihe jo eskai kaikid edahaižembihe mecan agjoihe.

Когда он зажигает свой фонарь — как будто рождается еще одна звезда или цветок.

Konz hän viritab ičeze fonarid – se johtutab sidä, kuti sündub völ üks’ tähtaz vai änik.

Максим, так было принято в семье, первым зачерпнул деревянной ложкой уху, попробовал на вкус и добавил немного соли.

Maksim-tat kanzan veron mödhe ezmäižeks amunzi lent puižel luzikal, mujahti sidä da ližazi vähäšt solad.

- спросил Федор.

– möst küzui Fed’a.

И, по правде говоря, ему стало скучновато.

I tot sanuden hänele tegihe tusk.

Самое главное — то, чего не увидишь глазами… Его полуоткрытые губы дрогнули в улыбке, и я сказал себе еще: трогательней всего в этом спящем Маленьком принце его верность цветку, образ розы, который сияет в нем, словно пламя светильника, даже когда он спит…

Päazjad ed nägišta sil’mil… Hänen avaitud huled särahtiba muhus, i minä sanuin ičelein völ necen: kaikiš kosketai azj neciš magadajas Penikaižes princas om hänen uskoližuz’ änikole, rozan mel’kuva, mitte eläb hänes, kuti lampan leskuz, eskai konz hän magadab.

И если он выпивает лишнее — тоже беда.

I ku hän job äjad – mugažo bed om.

Да куда там справиться с Диким огнём – тот знает своё дело, ведь живёт уже тысячи лет.

Da kuna heile spravitas Meclämoinke – se tedab ičeze azjad, ved’ om elänu jo tuhid vozid.

Когда мне было шесть лет, взрослые убедили меня, что художник из меня не выйдет, и я ничего не научился рисовать, кроме удавов — снаружи и изнутри.

Konz minei oli kuz’ vot, aigvoččed saneliba minei kaiken, miše pirdai minuspäi ei lähte, i minä en opendanus pirdmaha nimidä tošt, vaiše udavoid – irdalpäi da südäimespäi.

Она ничего не могла знать о других мирах.

Se ei voind teta nimidä toižiš miruiš.

- А не знаешь, если у неё жених?

— Ed-ik teda, om-ik hänel ženih?

А в рождественскую ночь, в полночь, бегали в дровяник и вытаскивали полено: если на полене сучков много – быть за богатым мужем, если полено без сучков – жить в бедности.

A Raštvoiden öl, pol’öl, jokstihe haugaitha da ottihe üks’ haug: ku haugol om äi oksid – olda bohatal mehel, a ku haug om oksita – eläda gol’l’udes.

Он никогда не испытывал ни голода, ни жажды.

Hän nikonz ei tirpand näl’gäd vai vezinäl’gäd.

Опять шуточки и смех: это где ж в нашей деревне можно увидеть подводную лодку?

I möst oliba iloižed da nagrand: nece kus-žo meiden küläs voib nägištada vedenalaine laiv?

Дошел и до границы c Ленинградской областью.

Saihe röunhasai-ki Leningradan agjanke.

В ответ Никита Панкратьевич, как бы согласный с предложением, попросил дочь войти и спросил ее согласия выйти замуж за Ивана.

Vastuseks Nikita Pankrat’jevič, kudamb oli jo hökkähtunu, pakiči tütärt tulmaha da küzui hänel, tahtoib-ik hän mända mehele Ivoin taga.

Два действуют, а один давно потух.

Kaks’ om tegos, a üks’ amu om jo sambunu.

Хотя в деревне все на виду, знают друг про друга почти все, и даже самые малые тайны разносятся по селу «сарафанным радио» с быстротой молнии.

No küläs kaik elo om sil’mnägubal, kaik tedaba kaiken toine toižes, eskai kaikid penembad peitused kandišese külädme «sarafannįjad radiodme» samaldusen pigudenke.

Сковороду натирали маслом, ставили на угли на разогрев, а потом половником наливали тесто.

Rehtlän tahksiba voil, paniba hilile huldutamižeks, a sid’ valoiba taignad pavaričul.

Вспомни, что я говорил про золотые колосья.

Muštišta, midä minä olen sanunu sinei kuldaižiš tähkiš.

И я нарисовал намордник для барашка.

I minä pirdin kärzanhodran bošakoižele.

Она видела, что доченька постепенно возвращается с того света: щёчки зарумянились, на лице появилась улыбка.

Hän nägi, miše tütrut hilläšti pördase sil malpäi: hänen modpoliškod möst tegihe käbedoikš, modol ozutihe muhu.

С утра, Иван обратился к матери : - Мамой, мийде лапс ляжуб, кацухта иче ( Мама, наш сын заболел, посмотри сама).

Homendesel Ivoi sanui mamaleze: — Mamoi, miide laps’ läžub, kacuhta iče.

А деревню слышно совсем рядом — вот и коровы на ферме мычат, вечерняя дойка.

A külä kulub ani läznašti – naku lehmäd mönguba fermal, niil om ehtaline lüpsand.

Послед собирали в какую-нибудь посуду и «обходили им корову» с заветными словами, которые её оберегали и заставляли стоять смирно при дойке.

Jäl’gused keratihe miččehe-se astjaha da «ümbärtihe sil lehm», sanuden zavetnįjoid vaihid, miččed kaičiba sidä da miččiden tagut se seižui tünäs lüpsandan aigan.

Как вы осмелились?

Kut sindai kuctas?

Мужики запрягли лошадь в телегу и поспешили в лес.

Mužikad val’l’astiba hebon telegaha da rigehtiškanziba mecha.

И опять, бог весть почему, тяжело стало у меня на душе.

I möst, jumal tedab mikš, minun hengel tegihe jüged.

Я приду послезавтра.

Minä tulen homnesjäl’gen.

Брали большое ведро с водой, чистый берёзовый веник.

Ottihe sur’ vädr vedenke, puhtaz koivvast.

Натрёшь его с солью да с зелёным луком перьями – такая вкуснятина!

Hosid sidä solanke da laukheinänke – muga magukast!

Прошло уже шесть лет с тех пор, как он вместе со своим барашком покинул меня.

Om männu jo kuz’ vot siš aigaspäi, konz hän bošakoine kormanas jäti mindai.

Максим в эти годы часто захаживал на беседу к родственнику, Паскачеву Никите.

Maksim paksus käveli adivoihe ičeze heimolaižennoks, Nikita Paskačovannoks.

Таким нарядом хотела напугать невестку, чтоб та боялась и почитала ее.

Muga hän kuti tahtoi pöl’gästoitta milläd, miše hän varaidaiži da arvostaiži händast.

Но в глубине души радовалась, ведь муж с ней был ласков и обходителен.

No hän oli ozav naindas, ved’ mez’ oli hänenke laskav da ustavakaz.

Я выросла на вепсской еде.

Minä olen kaznu vepsläižel sömižel.

Этот смех для меня — точно родник в пустыне.

Nece nagrand minun täht om kuti purde letemal.

Платья были простенькие, ситцевые, но всегда с красным оттенком, без всяких излишеств в крое.

Plat’köd oliba järgeližed, sitcahižed, no kaiken rusttan ližamujunke, ilma liigaižusita vilendas.

В силу этого права они свободно устанавливают свой политический статус и свободно осуществляют свое экономическое, социальное и культурное развитие.

Sen mödhe hö voiba iče valita politikan statusan, i voiba iče pätta ičeze ekonomikan, elon i kul’turan problemoid.